Ты жив, голубчик?

…Его зовут Анатолий. Анатолий Лихачев. Имя есть, есть фамилия. А человека нет. Без роду, без племени?! Свой собственный. Тень. Пустое место, мимо которого проходят не оборачиваясь. Высокомерные взгляды, не выражающие ничего, кроме отвращения и чувства брезгливости, мол, «фи». Фифы, какие! Некоторые, правда, изображая на лице гримасу сострадания, останавливаются, долго ковыряясь в кармане или кошельке, достают жалкие крохи – пару ненужных монет. Медячки со звоном падают в жестянку, и гулко звенящее эхо отдается в ушах, изрыгая отчаяние и безысходность. Миссия выполнена – совесть очищена, ее гнетущие угрызения уже не достанут до самых далеких закоулков души, не дернут за опухший нерв – можно продолжать идти своей дорогой. Руку «помощи» протянули, так сказать. Так сказать…

«Пусть кричат – уродина,
А она нам нравится...»

Вы когда-нибудь пробовали помыться в незнакомом городе бесплатно? Бездомным не к кому обратиться за помощью: чиновники ведут прием по паспортам. Поэтому информации от самих бездомных чиновники не получают. Зато получают обращения от граждан в стиле «уберите “это” от моего подъезда».

Существуют разные варианты помощи бездомным: предоставление убежища на ночь, возможности помыться, получить тарелку супа и элементарное тепло. Однако для тех, кому дух бродяжничества чужд или стал невыносимым, этого совершенно недостаточно. Кроме крыши над головой и горячей снеди таким людям нужен определенный запас времени и то ощущение безопасности, благодаря которым они могут собраться с мыслями и, пережив тяжелые времена, принимать решения о своем будущем. Дома ночного пребывания, социальные гостиницы, дома-интернаты для одиноких пенсионеров и инвалидов… Понятно, что от кратковременного пребывания в таких местах (не более 10 суток подряд и 30 суток в год) вряд ли следует ожидать максимальных результатов, но зато с помощью социальных работников, призванных оказывать жильцам посреднические услуги по трудоустройству и восстановлению утраченных документов, ситуацию можно хотя бы сдвинуть с «мертвой точки».

«Одиночество из глины, бутафория из тела.
Души пенятся от мыла...»

…Подхожу к трамвайной остановке, на скамейке – человек. Первое впечатление – обычный бомж с пробитой головой. Одна сторона лица – сплошной синяк, огромная шишка красуется во лбу. А ведь когда-то и был малышом и, ударяясь, слышал ласковые утешения мамы «А ну не плачь, давай накажем этот противный шкаф, скажем ему «ну-ну-ну»!» А что теперь?! Сажусь рядом, сначала не решаюсь заговорить, но набираюсь смелости, начинаю «допрос». Как выясняется, есть дочка.

– Должна была в больницу приехать за мной, мне врач так сказал, а я не стал дожидаться, поехал сам, домой пришел – заперто.
– Может, на работе? – будто сама себя успокаиваю.
– Да. Может, на работе, – даже не с грустью произносит он. Спросить, не выгнали ли, не решаюсь, это очевидно. Выгнали. Пока сижу рядом, узнаю, что служил Родине, защищал наш покой с автоматом наперевес, офицером был. Вот как обходится Родина со своими защитниками. Расспрашиваю о жизни, выясняется, что живет в квартире 76 по улице Сормовской, номер дома не уточняю, пальцем показывает мне – вот этот напротив остановки. Больше ничего не спрашиваю, зачем? Он что-то долго мне рассказывает, слушаю, но почти ничего не слышу, думаю, как помочь. Понимаю – никак, нашей стране такие люди не нужны. Оступившиеся, упавшие в пропасть. Таких только на камеру мобильного телефона теперь снимают, ради забавы – во как могу, и ударить могу этого бомжа и плюнуть в него, крутой я! Супермен!

Униженные и оскорбленные. Ни лица, ни имени. Просто бродяги. Просто бомжи. Страшное, мертвое, убивающее своей пустотой слово.
А вокруг «тануки», «судзуки», «хуяке», рестораны, дома удовольствий, клубы наслаждений, балаганы секса и хоромы насилия. Этот мир не для слабых. Аль каппучино – звучит, как Аль Пачино. А Путин ныне – крестный отец всея Руси. А на островах Блюявы кабайские девственницы собирают уже готовые чернильные кофейные зерна. Лучшие в мире! Мы бандито-гангстерито амаретто пьем, махито. Чего только не тычет в нос бестолковая рекламная помойка. Плакаты извергают фальшивые улыбки, витрины искрят чистотой.

Чистотой… Так обыденно звучит для многих из нас. Ощущали запах отчаяния? Слышали вой безнадежности? Дышали слезами одиночества? Задыхались от смрада?

«Одноpазовая жизнь в миpе номеp pаз
Этот гоpод pваных жил, pабов, команды “ФАС”»

…Эх, Толя-Толя, Анатолий. Так звала тебя любимая? Одному Богу теперь известно. Твой дух в Его власти, твое тело тебе не принадлежит. Ты ощущаешь, но ты не чувствуешь. Ты помнишь, но ты забыт. Избит равнодушием, оплеван «чумой» современности, оставлен на растерзание волкам человечками-бюрократами. Ты во власти случая. Сидишь один-одинешенек на трамвайной остановке. Все сторонятся. Пробитый лоб залатан мешковиной, нитки торчат, как из небрежно заштопанной шапки. Глаза давно потухли, сердце вздрагивает при малейшем приближении неизвестности. Неизбежность как кость в горле. А на душе скребут кошки. Нет, не они, душеньки, это лезвие скользит по ней, родимой, отмеряя каждый миллиметр.

– А в больнице мне сказали, что упал, потерял сознание, – говорит Анатолий, – я ж в Чернобыле был, с тех пор вот бывают обмороки, сам не помню, падал или нет, – спутанная речь вызывает сомнение в гравитационном притяжении поля земли к его лбу. Это ж как надо было упасть! И сколько раз? Сую пятьдесят рублей, больше нету, извиняюсь за что-то и ухожу. В ответ слышу «Счастливо!».
С тяжелым сердцем бреду в обратном от трамвайной остановки направлении, хотя мне надо было ехать как раз на трамвае, но понимая, что денег больше нет (все отдала), иду пешком. Через час вспоминаю, что у меня есть «волшебный» номер телефона какого-то центра заботы, звоню, на том в трубку говорят, что могут приехать и помочь, это их работа. Просят только уточнить, захочет ли человек ехать. Часты отказы – говорят. Возвращаюсь обратно, про себя молюсь, чтоб Анатолий был на месте, подхожу к остановке – его нет. Обхожу вокруг, взгляд падает на скорчившуюся над кучей коробок знакомую спину. Да, это он.

– Помочь! Я могу помочь! – почти кричу человеку без лица, сердце выпрыгивает, со страхом жду ответа. Чую, согласия не последует.
– Да вот, с магазина попросили помочь, – собирая кучу картонных коробок в большие пакеты, – говорит он. – Да я только из больницы сбежал, надоели они мне со своими капельницами, суют-суют, в одну и ту же руку. Я им, может, в другую, а они все в одну и одну. Ты иди, спасибо, – теребит в руке пакет. Чувствую себя жалкой. Неуверенно разворачиваюсь и собираюсь уходить.
– Как-нибудь в другой раз, – отвечает мне Толя. А в мозгу отдается гулкое «никогда».

«Родина.
Еду я на родину,
Пусть кричат — уродина,
А она нам нравится...»

P.S. Но! Никогда не говори никогда. Быть может не стоит так однозначно ставить крест на человеке, который по жизни несет свой тяжкий крест?! Ведь если Бог закрывает дверь, он где-то оставляет открытым окно. Я не смогла помочь этому человеку, но ведь он не совсем отчаялся, ведь не сидит с протянутой рукой. Ну, вот же он, нашел «работу»… И пусть так, пусть какой-то странной и для многих непонятной жизнью живет этот человек. Но ведь живет. И может, дочь откроет ему дверь…