Микс из Довлатова, Бродского и Говорухина

Так уж заведено, что каждая лента, которая демонстрируется на открытии «Кинотавра», становится практически стопроцентным резонером всего настроения предстоящего фестиваля. Так, первой в прошлом юбилейном году стала плеяда несколько бравурных и милых короткометражных проектов, а настрой участников можно было кратко охарактеризовать ленинским «Верной дорогой идем, товарищи!». В этот же раз от позитивистских лозунгов более-менее сытого 15-го уже ничего не осталось. 26-й «Кинотавр» открывала новая лента Станислава Говорухина «Конец прекрасной эпохи». Название, возможно, характеризует не только нынешнее положение нашего кино, но и всей страны в целом. Никакой надежды и долгих попыток найти доброе и светлое — только черно-белые тона и советские речевки из дребезжащих колонок.

В основу сценария положен сборник рассказов Сергея Довлатова «Компромисс», в котором автор пытался уловить суть человека, не нужного своей застойной и неблагодарной эпохе. Молодой журналист Андрей Лентулов из-за слишком вольных взглядов на исторический процесс первой пост-брежневской пятилетки ссылается начальством на работу в непримечательную газету в славном городе Таллине, где ему поручают писать материалы про рекордные надои и приезд генсека в Польшу. Попытка хоть как-то отыскать себя в жизни приводит его в диссидентскую группку единомышленников. Они по утрам стоически просиживают штаны на партсобраниях, а вечерами, оглядываясь по сторонам, смотрят трансляцию запуска в космос «Аполлон-11». Здесь Лентулов отдает рукопись своего романа опальному эстонскому писателю, в чьей квартире спустя короткое время происходит обыск. Угроза увольнения из газеты теперь становится самой незначительной проблемой начинающего писателя.


Чего не отнять у Говорухина, так это умения за считанные минуты деталями задать правильный тон всей ленте. Это умение даже с годами он умудрился не растратить на утренниках в Госдуме. Фильм начинается с динамичной документальной нарезки самых ярких моментов немного затянувшейся хрущевской оттепели: Гагарин отправляется в космос, Булат Окуджава поет свой «Полночный троллейбус», Высоцкий читает со сцены Таганки монолог Гамлета, генсек, обожающий кукурузу, дает свою лаконичную характеристику советского авангарда: «Выставка — говно, художники — ******** [бездари]».


Главный герой, похожий на эдакого советского Байрона, разрывается между необходимостью зарабатывать деньги в газете и работой над своей рукописью, посвященной жизни советских заключенных, о которой он знает не понаслышке. Он много пьет, постоянно заводит романы, разбивает сердце молодой эстонской учительнице, путешествует по отделениям милиции и снова пьет. В отличие от героев каких-нибудь «Полетов во сне и наяву», говорухинский Печорин брежневской закваски не так харизматичен и, похоже, стопроцентно подходит своему времени — выхолощенному, претенциозному и полному детских банальностей. Возможно, для постаревшего режиссера фразы вроде «Если в этой стране быть писателем — преступление, то мое место в тюрьме!» кажутся свежими и поучительными, то для человека нашего времени вся эта модернистская наивность осталась в глубоком прошлом, из которого собственно и вышла сама лента.


Что действительно получилось, так это непередаваемая сатирическая мелодия всего происходящего, которую Говорухин умудряется исполнить без капельки фальши. Главред ругает нашего героя за то, что он поставил в заметке в неправильном порядке демократические страны, а Африку засунул в алфавитном порядке перед ГДР. Узнав же, что четырехсот тысячным жителем Таллина стал эфиоп, журналист звонит в редакцию, где тут же получает нагоняй — ведь это же неслыханно, как какой-то гуталин может стать юбилейным жителем советской республики. Вся подмененная мораль, нескрываемый цинизм и чеховское «как бы чего не вышло» советского периода выглядит здесь гармонично, а главное — абсолютно повседневно. Жизнь в постоянном беспокойстве из-за того, что в портфеле у тебя могут обнаружить диссидентский журнал «Грани» и за это лишить работы; отправить в творческую ссылку из-за найденной вместе с эмигрантской литературой рукопись твоего нового романа — это точные черты той самой эпохи брежневского застоя. А главный страх здесь в том, что все это воспринимается окружающими как само собой разумеющееся.


Естественно, за время просмотра во мне несколько раз появлялось бурное желание увидеть в ленте аллюзии на нашу сегодняшнюю действительность. Ведь и редакторы газет остались все те же, с боязнью не угодить правящей верхушке. Интеллигенты с Хемингуэем и Нефертити на полках стареньких сервантов ничуть не изменились и даже вечно пьющие операторы, фотографы и другие представители массового творчества остались на своих местах.

Главная проблема «Конца прекрасной эпохи» в том, что Говорухин в упор не хочет видеть преемственности эпохи брежневского застоя, и, простите за излишнюю политизированность, — путинской стабильности. В те самые моменты, когда сравнения так и просятся на экран, режиссер резко бьет нас по рукам и настойчиво уточняет, что кино это — про дела давно минувших дней, и нечего тут строить домыслы. В итоге получается, что он, будто тот самый главред варшавской газеты, боится излишней тенденциозности и уводит повествование в долгие рассуждения о пошлости советской действительности.


«Конец прекрасной эпохи» — очень политизированное кино о политизированной советской жизни, которое, несмотря на свои художественные достоинства, меркнет из-за тотальной внутренней пустоты и может порадовать разве что тех самых выходцев из брежневской эпохи, которой настал логичный конец. Название ленты заимствовано у Иосифа Бродского, который точно смог выразить то, что, наверно, происходит в головах режиссеров из ушедшей прекрасной эпохи:

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
Времена, не способные в общей своей слепоте
Отличать выпадавших из люлек от выпавших
Люлек.

Один клубок

Денис Юрьев