Голос: Христос был раввин, он положил жизнь за бога
Во вторник 9 июня в Краснодаре прошла творческая встреча с Евгением Евтушенко. Ровно в 17:00 небольшой пресс-центр «Комсомолки» заполнили желающие пообщаться с поэтом. Почти сразу в зале стало невыносимо душно.
Пока организаторы выискивали дополнительные стулья для гостей и журналистов, которых оказалось явно больше, чем могли вместить стены центра, поэты, из тех, что «оставили заявку» на чтение собственных опусов, рассаживались за большим овальным столом напротив таблички с именем кумира.
Наконец, когда грохот стульев в зале затих, инициативу в свои руки взял самый старший из пятерых оказавшихся за столом поэтов, однофамилец звезды.
— Мы можем пока почитать наши стихи, — сказал он.
Зрители были не против, и кубанские барды принялись декламировать свои творения. Так прошло еще около получаса.
— Все уже утомились, и те, кто читал, и те, кто слушал. Все же пришли послушать Евтушенко… — посетовал молодой человек, который к этому времени, помимо своих текстов, успел озвучить даже кое-что из Есенина.
— Ну, так читай Евтушенко, — подбодрила его коллега.
— Интересно, если я прочитаю Евтушенко, он придет?
— А он нам нужен? Он вчерашний, а мы — сейчас, — подключился к беседе голос с противоположного конца стола.
— Но без этого вчерашнего, не было бы сейчас, — попробовала возразить поэтесса в ярком платье.
— Так ведь нет вчерашнего! – невозмутимо парировал голос.
Напряжение в зале росло. Уныние, доселе концентрировавшееся преимущественно на физиономиях прессы, стало распространяться на остальную аудиторию.
— Мы не успеем с ним пообщаться, у него же в семь концерт, — паниковали зрители.
— Наверняка в зале есть те, кто помнит наизусть стихотворения Евтушенко. Не стесняйтесь, — прозвучало в ответ предложение из-за стола.
На призыв первой откликнулась юная журналистка. Евтушенко она не знала, зато помнила стихотворение Ники Турбиной, которой в свое время покровительствовал мэтр. С характерным ахмадуллинским подвыванием девушка прочитала текст. Зал немного расслабился. Следующие n-цать минут декламацией были заняты зрители.
Когда стрелка часов стала подбираться к половине седьмого, тезка знаменитости, поневоле ставший ведущим мероприятия, с горечью заметил: «Ну, придется петь».
И тут, наконец, появился мэтр.
На Евтушенко было больно смотреть. Изможденно худой, бледный, он больше напоминал куклу из музея мадам Тюссо, чем живого человека.
Поэта усадили в кресло, и слово взяла девушка из «Комсомолки».
— Давайте начнем общение, потому что знаю, времени у вас немного. У людей есть к вам вопросы. Многие пришли со своими стихами, хотят их вам прочитать…
— Давайте, может быть, с этого начнем, — согласился Евтушенко.
— Тут вот молодой человек был, в розовой рубашке, очень хотел почитать вам свои стихи…
— Как это был? Он еще находится здесь, — удивился мэтр.
— Он уже стал немолодым за это время, — съехидничал кто-то из аудитории.
Фиалковский Иван (тот самый успевший стать немолодым человек в розовой рубашке) прочитал текст, посвященный Великой Отечественной. Евтушенко признал произведение недостаточно выстраданным и стал приводить примеры из классики:
— Вы согласны с тем, что Солженицын – великий русский писатель? Или не согласны?
— Описыватель, — откликнулся голос, ранее заклеймивший Евтушенко «вчерашним», — Это дело вкуса, конечно, но художественности там мало.
— Ну, знаете, вы в хорошей живете стране, созданной вашим воображением, где Солженицын – малохудожественный, — возмутился виновник торжества.
Слово за слово, разговор о Солженицыне плавно перетек в рассуждения о природе христианства.
— Христос был раввин, он положил жизнь за бога, — говорил голос.
— Да, он был еще еврей, добавьте! – возмутился поэт.
— Это не имеет значения, в данном случае.
— Да он антисемит!
Аудитория бесновалась: «Давайте поговорим о другом, давайте поговорим о поэзии!».
Но собеседники были непреклонны.
— У нас разговор – серьезный, — отрезал Евтушенко.
— У нас так мало времени с вами провести….
— Поэтому я не хочу заниматься трепотней!
Но трепотней все же пришлось заняться. Кое-как Евтушенко уговорили послушать еще одну барышню. Однако в критику ее творчества снова вмешался скептически настроенный голос.
— Поэзия, как фантомная боль, — предложил он очередную тему для обсуждения.
Увы, еще одной философской беседе не суждено было состояться — отведенное на встречу время подошло к концу. Еще несколько минут понадобилось организаторам, чтобы убедить поэта оставить «серьезные разговоры» и отправиться на концерт, а разочарованным зрителям было предложено бесплатно посетить выступление Евтушенко на Красной, 5 и уже после него задать все интересующие их вопросы.
Уставшие и крайне недовольные гости направились к выходу.
Валентина Гольцберг
Материалы по теме:
Пока организаторы выискивали дополнительные стулья для гостей и журналистов, которых оказалось явно больше, чем могли вместить стены центра, поэты, из тех, что «оставили заявку» на чтение собственных опусов, рассаживались за большим овальным столом напротив таблички с именем кумира.
Наконец, когда грохот стульев в зале затих, инициативу в свои руки взял самый старший из пятерых оказавшихся за столом поэтов, однофамилец звезды.
— Мы можем пока почитать наши стихи, — сказал он.
Зрители были не против, и кубанские барды принялись декламировать свои творения. Так прошло еще около получаса.
— Все уже утомились, и те, кто читал, и те, кто слушал. Все же пришли послушать Евтушенко… — посетовал молодой человек, который к этому времени, помимо своих текстов, успел озвучить даже кое-что из Есенина.
— Ну, так читай Евтушенко, — подбодрила его коллега.
— Интересно, если я прочитаю Евтушенко, он придет?
— А он нам нужен? Он вчерашний, а мы — сейчас, — подключился к беседе голос с противоположного конца стола.
— Но без этого вчерашнего, не было бы сейчас, — попробовала возразить поэтесса в ярком платье.
— Так ведь нет вчерашнего! – невозмутимо парировал голос.
Напряжение в зале росло. Уныние, доселе концентрировавшееся преимущественно на физиономиях прессы, стало распространяться на остальную аудиторию.
— Мы не успеем с ним пообщаться, у него же в семь концерт, — паниковали зрители.
— Наверняка в зале есть те, кто помнит наизусть стихотворения Евтушенко. Не стесняйтесь, — прозвучало в ответ предложение из-за стола.
На призыв первой откликнулась юная журналистка. Евтушенко она не знала, зато помнила стихотворение Ники Турбиной, которой в свое время покровительствовал мэтр. С характерным ахмадуллинским подвыванием девушка прочитала текст. Зал немного расслабился. Следующие n-цать минут декламацией были заняты зрители.
Когда стрелка часов стала подбираться к половине седьмого, тезка знаменитости, поневоле ставший ведущим мероприятия, с горечью заметил: «Ну, придется петь».
И тут, наконец, появился мэтр.
На Евтушенко было больно смотреть. Изможденно худой, бледный, он больше напоминал куклу из музея мадам Тюссо, чем живого человека.
Поэта усадили в кресло, и слово взяла девушка из «Комсомолки».
— Давайте начнем общение, потому что знаю, времени у вас немного. У людей есть к вам вопросы. Многие пришли со своими стихами, хотят их вам прочитать…
— Давайте, может быть, с этого начнем, — согласился Евтушенко.
— Тут вот молодой человек был, в розовой рубашке, очень хотел почитать вам свои стихи…
— Как это был? Он еще находится здесь, — удивился мэтр.
— Он уже стал немолодым за это время, — съехидничал кто-то из аудитории.
Фиалковский Иван (тот самый успевший стать немолодым человек в розовой рубашке) прочитал текст, посвященный Великой Отечественной. Евтушенко признал произведение недостаточно выстраданным и стал приводить примеры из классики:
— Вы согласны с тем, что Солженицын – великий русский писатель? Или не согласны?
— Описыватель, — откликнулся голос, ранее заклеймивший Евтушенко «вчерашним», — Это дело вкуса, конечно, но художественности там мало.
— Ну, знаете, вы в хорошей живете стране, созданной вашим воображением, где Солженицын – малохудожественный, — возмутился виновник торжества.
Слово за слово, разговор о Солженицыне плавно перетек в рассуждения о природе христианства.
— Христос был раввин, он положил жизнь за бога, — говорил голос.
— Да, он был еще еврей, добавьте! – возмутился поэт.
— Это не имеет значения, в данном случае.
— Да он антисемит!
Аудитория бесновалась: «Давайте поговорим о другом, давайте поговорим о поэзии!».
Но собеседники были непреклонны.
— У нас разговор – серьезный, — отрезал Евтушенко.
— У нас так мало времени с вами провести….
— Поэтому я не хочу заниматься трепотней!
Но трепотней все же пришлось заняться. Кое-как Евтушенко уговорили послушать еще одну барышню. Однако в критику ее творчества снова вмешался скептически настроенный голос.
— Поэзия, как фантомная боль, — предложил он очередную тему для обсуждения.
Увы, еще одной философской беседе не суждено было состояться — отведенное на встречу время подошло к концу. Еще несколько минут понадобилось организаторам, чтобы убедить поэта оставить «серьезные разговоры» и отправиться на концерт, а разочарованным зрителям было предложено бесплатно посетить выступление Евтушенко на Красной, 5 и уже после него задать все интересующие их вопросы.
Уставшие и крайне недовольные гости направились к выходу.
Валентина Гольцберг
Материалы по теме:
- Приторно-дружественный вечер — www.kublog.ru/blog/kublog/3539.html
- Кто последний в очереди на маршрутку? — www.kublog.ru/blog/kublog/4225.html
- Кот Басё и все-все-все — www.kublog.ru/blog/kublog/3172.html
- К Анне Карамазофф — www.kublog.ru/blog/kublog/7228.html
- 2102
- NastyaVasilchenko
«Ахмадуллинские подвывания» — отличное, яркое сравнение !)